– Отменная лошадка, – снова повторил Рено и едва заметно вздрогнул от отчаяния и надежды. – Почему ты хочешь, чтобы именно я выступал на ней?
– Во-первых, я видела тебя на треке. Кроме того, мне очень по душе, как ты относишься к лошадям. Ты бываешь на утренних тренировках, заходишь в конюшню.., словом, ведешь себя не так, как иные жокеи, которые подходят к лошади только на ипподроме, накануне старта. Ты и лошадь – не просто партнеры, а добрые товарищи. Есть еще и третья причина…
Тут Келси слегка замялась и, чтобы скрыть смущение, принялась гладить Чену по морде.
– Я знаю, что ты любил Горди, Рено. Это было видно по тому, как ты с ним обращался, как говорил о нем. Именно такого жокея я хотела бы для своей Чены.
Рено отвернулся. Больше всего ему хотелось броситься ничком на соломенную подстилку и зарыдать в голос, и он боролся с этим желанием из последних сил. Каждое слово Келси впивалось в него, словно острый нож или осколок стекла.
– Я.., л-любил эту лошадь… – Голос Рено сорвался, но он этого не заметил. – Он бы сделал для меня все… Ради меня он сжег свое сердце.
– Ты не должен винить себя в том, что случилось! – воскликнула Келси.
– Я не хотел причинить ему никакого вреда. Но откуда, скажи, откуда мне было знать, что эта скачка убьет его? Откуда?!
Его невидящий взгляд буквально жег лицо Келси, и она сказал мягко:
– Ты не мог этого знать, Рено. Но рано или поздно мы найдем того, кто хотел зла нашему Горд и.
Рено судорожно, со всхлипом вдохнул воздух.
– Рано или поздно.., да… – Не глядя, он сделал шаг назад. – Чена хорошая лошадь, Келси.
Береги ее.
– Так ты согласен выступать на ней? Ответом ей был взгляд, полный такого жгучего, всесокрушающего отчаяния, что Келси невольно шагнула вперед, протягивая к маленькому жокею руки, но Рено издал лишь один короткий, горловой, звериный какой-то звук и выбежал из стойла.
– Говорю тебе, Гейб, он буквально разбил мне сердце!
Держа бокал с вином обеими руками, Келси подобрала под себя ноги, поудобнее устраиваясь на длинном, широком диване в гостиной в доме Гейба. Вечер был теплым, тихим, и все окна и двери были распахнуты настежь, впуская внутрь легкий ветерок, напоенный цветочным ароматом, но Келси продолжала видеть перед собой только лицо Рено, пересеченное полосами просеянного сквозь решетку денника солнечного света и искаженное безнадежным отчаянием и мукой.
– Ему очень хочется вернуться в строй.
Гейб лежал, вытянувшись на том же самом диване и положив ноги на колени Келси; во рту у него торчала сигара, и время от времени он выпускал в потолок струйки сизоватого дыма. Гейб не то чтобы вовсе, не сочувствовал жокею, просто он был слишком измотан, измучен до последней степени, и его отупевший мозг отказывался работать. Кто бы мог подумать, что неделя, насыщенная встречами, приемами, вечеринками, телефонными звонками и прочим, утомит его сильнее, чем неделя тяжелого физического труда наподобие рытья канав?
В настоящий момент он с удовольствием променял бы переговоры с брокерами и страховщиками, которые предлагали ему различные варианты сделок и с цифрами в руках наперебой твердили о будущих доходах, на вилы и мокрую от пота рубашку, но это было невозможно, во всяком случае, пока.
Не далее как сегодня после обеда Гейб вынужден был отказаться от весьма выгодного предложения одной телевизионной компании, которая хотела снять документальный фильм о нем и, естественно, о Дубле.
– Не знаю, – продолжала Келси, пока мысли Гейба витали в облаках. – Мне тоже казалось, что он просто хочет выступать, но только до тех пор, пока…
Она откинулась назад и пристроила голову на спинке дивана. Специально для нее Гейб включил Моцарта, что с его стороны было большой жертвой. Келси знала, что он ничто не ставит так высоко, как ранний рок и меланхоличные завывания блюзов.
– Как ты понимаешь, я просила его выступать с Ченой не из одних альтруистических соображений. Мне нужен был лучший жокей, какого только можно найти в наших краях, и лишь потом я подумала, что мое предложение, возможно, как-то утешит его. Но, похоже, я сделала ему только хуже.
– Ты не можешь этого знать, – лениво откликнулся Гейб.
– Ты просто не видел его лица. Только теперь я начинаю понимать, что значила для него гибель Горди. Я тоже любила этого жеребца, но скорее всего я не была привязана к нему и вполовину так сильно, как Рено. И он обвиняет себя в его гибели только потому, что Горди упал под ним. – Келси рассеянно раскрутила вино в бокале и смотрела, как рубиновая жидкость понемногу успокаивается. – Я начинаю всерьез подумывать о том, не попросить ли Наоми убедить его обратиться к психотерапевту. Как ты думаешь… – Она повернулась к Гейбу и увидела, что он лежит с закрытыми глазами. – Эй, да ты, никак, спишь?
– Прости. – Гейб приоткрыл один глаз. – Я просто задумался.
– Нет, это ты прости. – Келси заерзала на диване и, усевшись поудобнее, стала массировать ему ступни. – Ты устал, я поняла это, как только ты вошел в дверь. Мне надо было спросить тебя, как прошли твои сегодняшние переговоры, а вместо этого я пристала к тебе со своим сто первым психологическим этюдом.
– Покуда ты гладишь меня по пяткам, можешь говорить о чем тебе угодно.
Келси усмехнулась, но отставила свой бокал, чтобы иметь возможность массировать его ступни обеими руками.
– Ну, как твои деловые встречи? Когда мы будем праздновать рекордную в скаковом мире сделку?
– Никогда. – Гейб подумал о том, как удивительно много эрогенных зон расположено на таком сравнительно маленьком участке человеческого тела, как ступни. – Я не собираюсь распродавать своего Дубля по частям.